На примере работ Э. Геттиера рассматривается ряд незначительных на первый взгляд искажений при цитировании, переводе и пересказе, приводящих в итоге к довольно серьезным последствиям при анализе проблемы определения знания.
Институт ссылок и цитирования, безусловно, является неотъемлемым компонентом ответственного научного творчества. Особенно это касается дискуссий и полемики, с которыми в отечественной философской периодике не все благополучно. И все же одна из тем в последние годы живо привлекает внимание целого ряда исследователей, несмотря на то, что на международной арене ее обсуждению в этом году исполняется уже 50 лет [Куслий 2011]. Мы имеем в виду проблему Геттиера.
Начинать рассказ об этой истории принято с платоновского «Теэтета», хотя уже здесь следует отметить, что античная традиция различения простого мнения (даже «обоснованного» данными органов чувств) и подлинного знания истины, а также первых попыток выявления их природы ведет свой отсчет не от кого иного, как Парменида, являвшегося в этой области действительным новатором, а в какой-то мере и просто родоначальником. «Теэтет» же среди прочего (определения предмета и целей философии, выявления различий между философом и софистом и т.д.) уже вполне эксплицитно посвящен попыткам найти для знания удовлетворительное и, по возможности, компактное определение. В качестве одного из вариантов юный математик Теэтет предлагает такой: «Знание – это истинное мнение» [Платон 1993, 262]. Сократ на это отвечает: «Разве не бывает, что судьи, убежденные, что знать что-либо можно, только если ты видел это сам, иначе же – нет, в то же время судят об этом по слуху, получив истинное мнение, но без знания?» [Платон 1993, 263]. И далее: «По крайней мере, мой милый, если бы истинное мнение и знание были одним и тем же, то без знания даже самый проницательный судья не вынес бы правильного решения. На самом же деле, видимо, это разные вещи»...
